Cижу сейчас на пороховой бочке. В прямом смысле. Я плыву в Новый Свет на корабле нашего торгового флота, - везу золото. Точнее, я уже больше никуда не плыву. Я приплыл.

Мне вспомнился один эпизод.

Этот эпизод, - фрагмент очень странного периода моей жизни. В это время окружающие ждали от меня душевной смуты, которой я не испытывал. Я ожидал должности помощника младшего писаря в учреждении, которое называл про себя Управление Городом, а настоящего названия я не знал, и до сих пор не знаю. Не интересовался. Суть в том, что оттуда управляли городом. Управляли нечистотами на улицах, сумасшедшими и публичными домами, и иногда – мелким строительством, а я разносил дурные вести и небольшие денежные суммы по адресатам. Я терпеливо ждал, пока чья-нибудь смерть расчистит мне дорогу, и я получу свою  должность. Я состоял при человеке, который в Управлении занимался встречей иностранных гостей.

В тот раз речь шла о встрече одного итальянского банкира по имени Томаззо, и так мне велели его называть. Он должен был умереть на въезде в Мадрид в темном переулке, таком узком, что двое с трудом могли там разминуться.

Моё участие в этой истории сводилось к тому, что я должен был отыскать в городе убийц, которых подобрали специалисты по встрече иностранных гостей, и проводить их к нанимателю. Моя роль была так ничтожна, что я успешно делал вид, будто не подозреваю, что речь идет об убийстве.

Первого, - Барбоссу, - я нашел на чердаке, который он снимал вместе с тосканским продавцом припарок для женщин. На чердаке было чисто и вкусно пахло. Тосканец сказал, - мылом. Я никогда не видел мыла. Тосканец показал мне сероватый кусок с неровными краями и трещинами. Не помню, чтобы это произвело на меня хоть какое-то впечатление.

Барбосса мне запомнился лучше. Я ожидал увидеть кого-то крупного и зловещего, с жестоким взглядом и уродливыми шрамами, а увидел длинного тощего парня с грязными рыжими волосами, заплетенными в толстую косу. Его лицо было изрыто оспой, нижнюю его часть скрывала неаккуратная свалявшаяся борода, верхнюю – тень от шляпы. Мне показалось, мы ровесники, потому что он был нескладен, и у него были на удивление чистые, гладкие и белые руки, как у дворянина. По рукам ему еще не было двадцати. По лицу я бы дал ему лет сто какой-нибудь кровавой развратной жизни.

Он таращился на меня с минуту из-под шляпы, выпучивая блеклые светло-серые глаза. Ничего не сказал, - просто спустился вниз и вышел вслед за мной, грохоча сапогами.

Второй, - Алатристе, - заседал в аккуратном недорогом трактире. До встречи с Алатристе я об этом трактире не знал, а после этой встречи часто туда захаживал. Там вкусно кормили, вокруг было чисто, а посетители говорили негромко и пили в меру.

- Я ищу капитана Алатристе.

Этот ритуал всем известен. Вы заходите куда-то, в трактир или в другое место, спрашиваете у хозяина или его жены того, кто вас интересует. В ответ они делают широкий жест, указывая в неизвестном направлении. Этот жест охватывает все помещение, указывает сразу на всех посетителей, но чтобы вас не приняли за тупорылого недоноска, вы сдержанно улыбаетесь, и начинаете блуждать от стола к столу, нагибаясь к посетителям с одним и тем же вопросом.

В некоторых местах вместо ответа можно получить по харе. Но в этом трактире собиралась приличная публика, - они качали головами, а я шел дальше, пока не нашел, что искал.

- Капитан Алатристе?

Он развернулся и вытер губы тыльной стороной ладони. У него были ярко-голубые глаза, располагающие к доверию, синяк на скуле и длинные пушистые усы с сединой, вышедшие из моды лет десять назад. Ему было от двадцати до пятидесяти, и он смотрел на меня прохладно и жестко, но без подозрительности.

- Я к вам с деловым предложением от дона Ареццо. Мне говорить прямо здесь?

Я покосился на мальчика, который сидел с ним за столом и читал книгу. Безумное занятие, особенно в полутьме трактира, в дыму и чаду. Видимо, мальчик считал себя исключительным.

Алатристе устало смотрел на меня снизу вверх несколько секунд, с обреченностью и насмешкой. Я испугался, что он ответит, что ему сейчас не нужны деньги и никакие предложения его не интересуют. Но, в конце концов, он кивнул и тяжело поднялся со стула. Я заметил, что сапоги на нем изношены в хлам и просят каши.

Могу себе представить, как ВСЁ надоело ему. Тогда я был молод, и чувствовал себя так, как Алатристе, только изредка, а теперь - постоянно. Моя память сохранила для меня один образ, - сгорбленная спина Алатристе, когда он шел впереди меня к выходу из трактира. Если бы я умел рисовать, я бы написал эту картину: его спину, дырявые сапоги, очень дорогой плащ, волочащийся по полу, шляпу с огромными полями, надвинутую на лоб, и грязные, выгоревшие на солнце патлы, выбивающиеся из-под нее. Все это в дверном проеме, загораживает яркий солнечный свет. Я бы назвал эту картину «А что делать…?». Или «Человек, который открыт для ваших предложений».

Если лицу Барбоссы было сто лет, то лицу Алатристе – лет пятьсот. Барбосса был почти ребенком, а Алатристе, - молодым мужчиной в силе, но мне они показались воплощением опустошения и усталости. Сосуды старости, - и тот, и другой.

Алатристе вышел на улицу и увидел Барбоссу. Угрюмость одного против хмурой спеси другого. Прошло секунд пять, после чего Алатристе развернулся ко мне.

- Дон Ареццо знает, что я всегда берусь за дело в одиночку.

- А вдруг дело…трудное? – робко предположил я.

- Если он считает, что я не справлюсь один, - пусть наймет кого-нибудь другого.

Я вдохнул и выдохнул, набираясь храбрости. Прикрыл глаза.

- Слушайте, капитан Латристе…

- Алатристе.

- Извините. Капитан Алатристе. Мое дело маленькое, - проводить к нему вас и этого господина.

- Какое мне дело до тебя и твоего дела? Я сейчас о себе и о нем.

Я украдкой вытер о штанину вспотевшую ладонь.

- Дон Ареццо велел напомнить вам про Малатесту. Я об этом ничего не знаю, но это мой единственный аргумент.

Алатристе замер на секунду, а потом закатил глаза и пошел прочь. Я пошел за ним, а Барбосса – за мной. Я не знал, куда мы идем. Сомнения мучили меня минут десять, я не знал, что предпринять, если мы идем совсем в другом направлении, - едва ли я мог принудить Алатристе делать то, что мне от него было надо. Потом стало ясно, что мы все же идем к Ареццо.

Там я навсегда распрощался с обоими, - и с Алатристе, и с Барбоссой, а вот друг с другом они провели еще какое-то время, и я знаю о том, что случилось, даже не из вторых, а из десятых рук. Но, тем не менее, почему-то именно этот ничем не примечательный случай я не могу стереть из памяти уже многие годы.

Может, поэтому я прямо сейчас смотрю и не понимаю, что это, - ирония судьбы или шутка, которую играет со мной моя память.

Наше судно захвачено легендарным Барбоссой. Не знаю, он это или другой Барбосса. Его лицо неузнаваемо, - слишком много оспин, слишком много шрамов, слишком много бороды на нем. Его фигура неузнаваема, - она огромна, застилает солнце. Глаза навыкате, желтые белки, рыжие патлы, сплетенные в длинную косицу. Хохот, похожий на истошное воронье карканье, исторгает его глотка. У него желтые ногти и гнилые зубы. Ему тысяча лет. На нем какая-то азиатская одежда, расстегнутая до пояса, и страшная, вымазанная в крови сабля. На нем огромная шляпа с букетом перьев и какое-то золото на необъятной рябой груди. Никто бы не узнал его на моем месте. В нем не признать человека.

Но я признаю.

В тот раз они кое-как договорились с Ареццо на приличную сумму и на следующую ночь устроили засаду на итальянского банкира.

Они стояли по разные стороны крошечного переулка, втянув животы и прижавшись к стенам. Было темно, - в своей одежде они почти слились с каменной кладкой.

Они смотрели больше друг на друга, чем туда, откуда должен был появиться их клиент. Каждый опасался за свою жизнь, потому что в случае, если один умрет, второй получит и свою, и его плату. Безобразное условие, - это ясно даже мне. Никто не делает такого предложения, нанимая убийц, потому что это ставит их в положение, когда оплата зависит от смерти напарника так же, как от смерти жертвы. И Ареццо это прекрасно знал, а зачем он так поступил с ними – мне неизвестно.

Так они стояли в том переулке, и каждый боялся за свою жизнь. Алатристе боялся за свою чуть меньше, потому что он был значительно старше и бояться за свою жизнь стал понемногу уставать. Барбоссе умирать точно не хотелось.

- Почему сабля? – тихо спросил Алатристе.

- Мне легче управляться с саблей, чем со шпагой.

- Тебя по ней и вычислить легче.

- Спасибо. Я учту.

В назначенный час в переулок вошли четверо.

- Многовато…, - сказал Барбосса.

- Остынь. Это не они.

- Конечно, они.

- Конечно, нет.

Возникло недопонимание. Алатристе не умел убеждать и мог остановить Барбоссу только одним способом, но не успел, - Барбосса выхватил нож и всадил его в шею тому из четверых, что стоял к нему ближе всех. Хрипы и бульканье умирающего утонули в шуме завязавшейся драки. Она была честной, потому что одновременно в переулке могли стоять рядом только двое, - третий прыгал на заднем плане, но ничего не мог поделать. Мог только заступить на место павшего.

Такие драки как морские сражения, - короткие и кровавые. Барбосса отрубил своему противнику руку, а затем с оттягом раскроил ему грудь. Барбосса орудовал саблей, как турок. Его жертвы напоминали фарш. Его одежда была залита кровью его врагов. В их крови была даже его борода. Это было тошнотворно, и это было не по-христиански. Барбосса сражался как язычник.

Мои товарищи уже испытали это на себе, - теперь моя очередь. Прямо сейчас. Я начинаю обратный отсчет.

Потом они стояли над трупами и тяжело дышали. С лица, шляпы и рукавов Барбоссы капала кровь. Алатристе немного вспотел и задумчиво смотрел на окровавленную шпагу.

Затем он поднял глаза и с трудом различил в темноте человеческую фигуру, бегущую по переулку прочь от них.

- Вы Томаззо? – крикнул ему вслед Алатристе. – Томаззо, - устало сказал он сам себе. Человеческая фигура скрылась из виду за поворотом.

- Но здесь все четверо, - возразил Барбосса, указывая саблей на окровавленные трупы.

- Как так вышло? – спросил Алатристе, вынимая из-за пояса нож и разворачиваясь к Барбоссе. – Спроси себя: как это может быть?

Снова завязалась драка. Причиной были четверо прохожих, убитых по ошибке, и Томаззо, который появился в переулке как раз вовремя, чтобы увидеть бойню и успеть сбежать.

У Барбоссы от той встречи остался безобразный длинный шрам через все лицо, и без того изуродованное оспой. Алатристе уже не было в переулке, когда он с трудом поднялся на ноги. Он снял камзол и, стянув рубаху, смял ее в комок. Этот комок он прижал к фонтанирующей ране на щеке.

Кровь заливала ему один глаз. Он двигался вдоль стенки, придерживаясь рукой за шершавые камни, потому что его подгоняла мысль о крепкой петле, которая затянется на его шее в ближайшие несколько дней. Его уже вешали однажды, в солнечный день. Он тогда запрокинул голову и посмотрел наверх. Там, с балкона, за его казнью наблюдала красивая молодая женщина. Золото на ее прекрасной шее ослепительно блестело на солнце, и это ядовитое белое сияние как будто осветило на мгновение его душу. То, что он там обнаружил, испугало его больше смерти.

Бесконечный предсмертный миг.

В Новом Свете, он слышал, царили ужасные пуританские порядки. Где-то не давали курить, где-то – пить. В Новый Свет он не побежит.

Между Новым Светом и Старым были жаркие моря. Люди в тех морях жили тем, что брали всё, что захочется, и не знали ни страха, ни жалости, ни сомнений. В тех морях были острова, - земли, где можно скрыться и навсегда потерять себя.